Моя жизнь (сборник) - Страница 42

– Кушайте.

А сам, сидя напротив меня, ел с хлебом сардинки и смотрел на меня. Я ел послушно, но сказал все-таки доктору:

– Я не могу, это так много. Я никогда столько не ел.

– Тсс… – сказал доктор. – Потрудитесь кушать все. Нужно топить печку.

– Какую печку? – спросил я.

– Печку вашего организма.

Я ел насильно икру, пулярку, моченые яблоки, чернослив, но хлеба мне доктор не давал. Я никогда не видал, чтобы кто так много ел, как доктор напротив меня.

– Кушайте, – все говорил он и накладывал мне все больше и больше.

– Но я не могу…

– Нельзя-с. Потрудитесь кушать.

И он накладывал на тарелку сбитые сливки.

Я ел, но чувствовал себя плохо. Доктор встал, собрал со стола все, положил в корзину, потом сказал:

– Сегодня у вас будет температура, жар. И так как вы художник, особенный человек, то вам необходима красота. И сегодня перед вами здесь будет красавица, такая красавица! Я приеду в десять часов. Без меня ничего не пить, ни воды, ни чаю – словом, ничего.

Вынув из кожаной сумочки какие-то длинные светлые ножички и ножницы, серебряные трубочки, он положил их сбоку на столе. Я посмотрел на эти инструменты. Испугался.

Доктор уехал. Вскоре от него пришел человек, принес завернутый в бумагу бюст Шекспира и сказал:

– Доктор прислали-с. Велели поставить перед больным.

«До чего странно», – подумал я.

Я смотрел на поставленный бюст и был в странном состоянии. В ушах у меня какие-то звуки «тии-тии, и-и-и, тюи» и искорки бегут от глаз. Я засыпаю, забываюсь и чувствую сильный жар.

Очнулся. Вечер. Горит лампа с большим абажуром, и предо мною сидит молодая красивая женщина с белой повязкой на голове и с большим голубым крестом на груди, вся в белом. Она встает, приближается ко мне, подносит в ложке лекарство и говорит:

– Откройте рот.

Я стараюсь, но не могу. Подходит доктор, у которого на лбу надет блестящий кружок. Он какими-то щипчиками открывает мне рот, ставит близко лампу, держит голову и смотрит в этот кружочек мне в горло. Кричит:

– Откройте рот, больше. Говорите «а-а».

– Не могу.

Он вставляет мне в рот какой-то шар, и я чувствую холод в горле. И куда-то падаю, забываюсь. Опять просыпаюсь. Опять мне женщина подносит лекарство, и рядом доктор.

– Какая красота! – говорит доктор, показывая на женщину.

Я вижу, как он в руках держит серебряные трубочки, как вытирает их мокрой ватой. А уж инструменты лежат в баночке. Из-за лица красивой женщины, которая близко, голубые глаза доктора пристально смотрят на меня, улыбаясь. Доктор протягивает руку с длинным ножичком мне ко рту…

Я почувствовал укол, доктор вскрикнул:

– Молодец! Болезнь кончена.

Я задыхался.

– Кончена, – говорил доктор. – Какая красавица, посмотрите, ведь вы художник…

Действительно, я почувствовал облегчение.

– Вы были очень больны, – сказал он. – Но пред вами магистр наук, ассистент профессора Варвинского, кончивший с золотой медалью Венский университет.

Да, я чувствовал себя хорошо, хотя в горле была еще острая боль. Доктор убирал инструменты, завертывал в вату.

– А ведь вы не обиделись на меня, – сказал он, – когда я сказал, что работы ваши плохи…

И при этом он позвал мать и брата.

– Болезнь кончена, – сказал он им. – Но он должен лежать три дня. Не обиделся на меня. Его работы прекрасны. А у него, я понял, есть дар характера, который помог болезни: незлобивость, важная вещь в болезни.

* * *

Доктор навещал меня часто. Однажды я спросил его – что значит, что он меня так кормил насильно перед болезнью, и зачем он прислал мне бюст Шекспира…

– Зачем? – сказал он. – Я у вас видел книжки – их не стоит читать. Вот кого надо читать.

«Какой особенный этот доктор…» – думал я.

Потом он сделался моим приятелем, и не раз я обращался к нему за помощью. Однажды, уже много лет позже, Федор Иванович Шаляпин приехал ко мне и говорит:

– Константин, у тебя есть приятель, доктор Лазарев. У меня очень болит горло, я бы хотел, чтоб он посмотрел.

– Я сейчас скажу ему по телефону. Он приедет.

Доктор приехал.

– Скажите «а-а», – сказал доктор Шаляпину.

Шаляпин сказал «а-а».

Лазарев посмотрел на него и сказал:

– У вас нет болезни.

Шаляпин возмутился:

– То есть как же это нет болезни? У меня же горло болит, я-то ведь это чувствую.

– Откройте рот, – сказал доктор.

Он подвел его к окну и, посмотрев ему в горло, сказал:

– Прекрасное горло – горло Шаляпина… Но болезни нет, – сказал он, смеясь. – Пред вами магистр наук, болезни нет.

Он взял свою сумочку, сказал:

– Всего хорошего, Федор Иванович, всего хорошего…

И уехал.

– Это же черт знает что у тебя за доктор, – закричал Шаляпин. – Это сумасшедший.

Но тут же забыл все, и мы с ним поехали к «Яру». Горло у него действительно не болело…

М. А. Морозов

Я москвич, и мне частенько вспоминается Москва.

Замечательные люди были москвичи: гостеприимные, приветливые. Любили театр, музыку, искусства. Были среди них и, так сказать, люди с причудью.

Вспоминаю знаменитого купца Михаила Абрамовича Морозова: особняк в Москве, прекрасные залы и комнаты в разных стилях, много картин в доме – старинных, коричневых, темных.

Хозяин, показывая картину, обычно разводил руками:

– Говорят, Рафаэль или Мурильо, а кто знает. Или вот – Тициан, но фигура справа – младенца, – говорят, не его, а Корреджио. Вот тут и разберись…

Младший брат Михаила Абрамовича любил и понимал живопись, он создал галерею – собрание прекрасных французских импрессионистов: Моне, Сислея, Ренуара…

Михаил Абрамович, собирая по преимуществу старые картины иностранцев, не признавал собрания младшего брата и всегда огорчался.